За одиннадцать лет жизни Ваньку предавали три раза. Первый – когда было ему всего десять-двенадцать недель. Даже не от роду. От зачатия.
Помнить он этого, конечно, не мог. Но когда видел беременных женщин, до боли сжималось детское его сердечко.
Они ласково клали руки на свои животы, а Ванька смотрел и чувствовал, что не знал этой материнской ласки. Когда там, внутри, ты сначала просто точка. Потом червячок, потом – головастик, потом – пупсик. Но всегда человек, целый мир которого – мама. И как же важна и нужна тебе эта ласковая рука на животе. И нежное: «Сыночек». И песни на ночь. И папино ухо у пупка: как ты там, шевелишься? Ты пнешь его в ответ, а они с мамой смеются. И тебя уже любят и ждут.
Ванька ничего этого и правда не знал. Той любви и ласки. Нет, сначала мама, конечно, обрадовалась – две полоски. И папа обрадовался. Наверное, сказал что-то про наследника. Ну и точка-Ванька там, внутри, тоже, наверное, обрадовался. Он такой маленький, а уже «сын». И всем нужен.
Потом, наверное, приехали бабашка с дедушкой. Заохали радостно, закудахтали. Размечтались о том, что Ванька будет проводить всё лето у них на даче. Они вообще давно Ваньку ждали. Но «молодые» всё жили для себя. Бабушка заставляла маму есть гранаты и творог. А дедушка – мёд. Чтобы он, Ванька, рос в животе здоровым и сильным.
А потом они с мамой пошли на разные обследования. Он, Ванька-головастик, там, внутри, наверное, волновался. Понятное дело, она впервые его увидит. Старался лечь «повыгоднее», показаться во всей красе. «Мамочка, любимая, вот он я. Смотри!…»
– У вашего плода синдром Дауна, – сказала врач. – Прерывать беременность будем?
– Ну да, синдром, – думал, наверное, внутри Ванька.– Ну и что? Как же прерывать? Меня же все так любят и ждут! Сейчас мама ей всё скажет.
– Подумайте, вы молодая, родите ещё. Зачем вам этот крест? – продолжала врач.
– Мамочка, что она такое говорит? – кричал изнутри Ванька. – Ну, ответь ей. Не молчи!
Мама молчала…
– Ты испугалась, я понимаю. Но дома папа тебя успокоит. Я же хороший, умный. У меня есть ножки, которыми я побегу к тебе. Ручки, которыми я так хочу тебя обнять. Я так люблю тебя!
– Конечно, аборт! – сказал дома отец. – Зачем нам инвалид! Да не плачь ты… Там ещё ничего нет.
– Как нет? Как нет?! – кричал Ванька. – Вот же я. Ты же говорил, что я наследник.
Гранат бабушка в тот день съела сама. А Ванька так его хотел.
– Конечно, аборт! – согласилась она с зятем. – Зачем ему мучиться?
– Я не буду мучиться! – кричал Ванька. – Бабушка! А как же дача? Речка? Пирожки? Как же клубника? Ты же обещала, что мы будем есть ее вместе следующим летом?
– Не расстраивайся, дочь, – сказала бабушка маме. – Это ж только эмбрион.
– Я не эмбрион, я – Ваня! Вы же сами меня так назвали!
– Я буду делать аборт, – сказала мама врачу.
– Мамочка… Мамочка…
Как же холодно, страшно, наверное, было тогда ему, Ваньке.
Но аборт мама не сделала. Нельзя было. У неё был отрицательный резус и что-то ещё.
Ванька очень старался хорошо расти там, в животе. Вопреки всему.
– Мамочка, ты не пожалеешь! – шептал он. – Никто не будет тебя любить так, как я.
Бабушка больше не возила гранаты, мама не ела творог. Она его терпеть не могла. Папа не читал ему на ночь Бродского, как в первые дни. И только дед, как и раньше, приносил мёд и говорил:
– Дочь, поешь. Витамины. Ребёнка ведь носишь.
Но скоро дед умер. Сердце. И остался Ванька без мёда.
Но он рос. Вечерами ждал, что мама положит руку на живот и скажет «сыночек». Она не говорила.
– Устала, наверное, – думал Ванька.
И старался не пинаться в животе. Пусть выспится.
Ванька верил, что всё, что было, – это какая-то ошибка. Просто мама испугалась. Она же ничего о нем не знает.
Но он родится, его возьмут на руки и полюбят. Потому что иначе нельзя. Иначе не бывает. Он же их сын. Кровиночка. Как его можно не полюбить? У него же глаза голубые – как у папы. И уши-локаторы – тоже как у него. А волосы рыжие – в маму. Увидит она эти рыжие волосы, расплачется: «Солнышко ты мое». Прижмёт к груди. И они всегда, всегда будут вместе. И будет тепло и хорошо…
– Посмотрите, кто родился! – сказала акушерка.
– Не показывайте мне его, – ответила мама.
– Мы будем отказываться, – бросил папа.
– Но ведь так не бывает, – не верил Ванька.
На руки его взяла какая-то незнакомая тетя в белом халате. Потом он долго лежал в кювезе.
– Мама, мама! – кричал он. – Я здесь. Забери меня! Мне страшно!
– Что ж ты так надрываешься, горемычный, – вздохнула старенькая уборщица. – Чувствует, дети на, что мать бросила. Никто к тебе не подойдёт. Привыкай.
Так Ваньку предали во второй раз.
Он ещё долго, наверное, думал, что это ошибка и мама обязательно придет. Малыши ведь тоже думают. Сердцем.
Он старался не кричать, чтобы никому не мешать. Даже когда болел живот. Он будет у мамы самым воспитанным мальчиком. Она будет им гордиться.
Ванька даже начал улыбаться. Сначала слабо, криво, невыразительно. А потом «во все дёсны». Когда его брали кормить. Так он улыбнётся маме, когда она придет. Наверное, она просто занята.
Он хорошо держал голову, переворачивался, агукал. А потом перестал. Зачем? Ведь тебе все равно никто не отвечает. Ванька понял, что это была не ошибка. И никто к нему не придет. Он не сынок. Он – даун. Инвалид. Бедолага. Горемыка. И никому не нужен. И стараться ему не нужно. Не для кого. Ему не к кому тянуть руки, чтобы обнять. И не к кому бежать.
Ванька лежал и смотрел в потолок. И в его раскосых, голубых, как у отца, глазах была тоска. Страшная, холодная, липкая…
Когда ему было четыре года, его забрали в семью.
Приехали в детский дом муж с женой.
– Я буду твоей мамой, – сказала женщина. – Скажи «мама».
Но он не мог. Он не говорил.
– Ничего, мы тебя научим,– улыбнулась она.
В новом доме он тоже старался вести себя хорошо.
– Вы не пожалеете, – думал он…
Нового папу он видел нечасто. Тот всё время работа л.
Новая мама спрашивала «Как дела?» и «Всё хорошо?» и тоже уезжала на весь день на работу и по каким-то ещё своим делам. А вечером перед сном целовала его лоб. И он был счастлив. Его никто никогда не целовал. Он пытался обнять ее, хватал за волосы – такие красивые и такие ароматные. Не хотел, чтобы она оставляла его одного. А она разжимала его руки, говорила: «Ну-ну!» и уходила. А он сам себя укачивал в кроватке и мечтал, что когда-нибудь новая мама возьмёт его на руки и убаюкает.
На весь день Ванька оставался со строгой няней, которая занималась с ним по каким-то книжкам и картинкам и возила с шофёром по разным занятиям.
Шофёр Ваньке нравился. От него пахло сигаретами – как от поварихи тети Веры в их доме малютки, которая иногда играла с ним. И при встрече он часто гладил его по голове.
Няню Ванька не любил. И картинки ее ему не нравились. Он хотел играть в машинки, а она показывала ему какие-то буквы. Он прятался от неё под кровать, она вытаскивала его и опять показывала. Однажды он взял все эти картинки и кинул в неё. За это няня ударила его по лицу и назвала уродом и неблагодарной свиньей.
– И зачем тебя, дебила, взяли только? – говорила она.
А потом долго объясняла новой маме, что обучить его, Ваньку, чему-то нет никакой возможности.
Если бы он мог говорить, он рассказал бы новой маме, что няня злая. И что она его бьет. А он не дебил, он всё понимает и всему научится. Но сначала он просто хочет, чтобы его обнимали, целовали, любили…
– Ну как же так, надо учиться, – рассеянно сказала мама, глядя в какие-то бумажки.
А потом позвонила папе.
– Дорогой! Ты даже не представляешь! Я беременна!
– Ура! У нас будет малыш! – подумал Ванька. – Я буду его любить, буду с ним играть и научу всему-всему.
– Дорогая! И что нам теперь делать? – спросил вечером папа маму… – Ты же сама видишь. Он так и будет всю жизнь идиотом…
– О ком это они? – думал Ванька.
– Мы столько лет ждали нашего ребёнка, – продолжал папа. – А теперь он родится, будет повторять всё за этим и тоже станет дураком. Я же тебя отговаривал. Ты помнишь?
– Агриппина Ивановна сказала же, что многие берут сирот, а потом беременеют, – ответила мама. – Особенно если больных. Ну и вот…
– Ну вот ты и забеременела, – начал злиться папа. – Но это просто совпадение. Всё. Поиграли в благотворительность, и хватит. Тоже мне, завела себе экзотического питомца. Надо его вернуть обратно. Таким в детдоме лучше.
– Я не питомец, я ребёнок! Я же так стараюсь! И я так хочу братика или сестричку! Не отдавайте меня, пожалуйста, – мычал Ванька.
Он падал на пол, рвал себя за волосы, плакал. Как щенок подползал то к папе, то к маме, скулил и хватал их за ноги.
– Пожалуй, ты прав, – сказала новая мама. – Он ещё и неблагодарный. Мне говорили, что такие дети «солнечные», а это какой-то зверёныш. Он мне все волосы выдрал.
И брезгливо дернула ногой, за которую держался Ванька.
– Я просто не хотел, чтобы ты уходила, – мычал он…
Так его предали в третий раз…
Прошло полгода.
Ванька умирал. Нет, он не болел. Просто ему незачем было жить. Он отбывал в этом мире какую-то странную, ошибочную повинность. Он лежал, ходил, сидел, что-то ел и все время ждал, когда же всё это закончится. А потом и есть перестал. Что-то внутри него нажало кнопку «самоуничтожение». Он не плакал, не смеялся, не страдал, не надеялся. Просто зачем-то ещё был. По какому-то нелепому стечению обстоятельств.
А потом у них в детском доме появилась она. Волонтёр Люба. От неё пахло ландышами. Но тогда Ванька ещё не знал, что так пахнут ландыши. Он и не видел их никогда. Просто почувствовал и запомнил этот запах.
– Ты почему не играешь со всеми? – спросила Люба.
Он молчал.
– Пойдём, – позвала она.
Ванька вырвал руку.
– Я больше не хочу ни к кому идти, – екнуло в маленьком его сердечке. – Я боюсь.
А ночью он плакал. Люба ушла.
Она пришла через неделю. Так же поиграть.
– Давай руку, – сказала она.
– Не давай, она тоже предаст, – шептало что-то внутри.
– Попробуй, ведь так не бывает, чтобы ребёнок был один, – робко стукнуло сердце.
Маленькие пальчики медленно коснулись ее тёплой ладони. А потом крепко сжали.
– Солнышко моё, – ласково сказала Люба.
– Так должна была говорить моя мама, – молча подумал Ванька. – Ты моя мама?
– Я твоя мама, – читал он в ласковых Любиных глазах…
Я познакомилась с ними недавно. В одном из московских монастырей. Увидела смешного рыжего мальчишку лет десяти-одиннадцати с ушами-локаторами и голубыми раскосыми глазами и подошла. Рядом с ним стояли девочки-погодки. И какой-то мужчина.
Они вместе кормили голубей семечками. Те садились к ним на руки, на плечи, на головы… Они смеялись, громко, весело. А больше всех он – рыжий мальчишка. И столько детства, счастья, жизни было в этом смехе, что даже строгие монахи улыбались, глядя на него.
– Ну ладно, ладно, расшумелись, – с улыбкой сказала молодая женщина. – Солнышки мои.
И я почувствовала нежный запах ландышей.
Я не могла так просто уйти. Я спрашивала, Люба рассказывала. О том, что не смогла тогда пройти мимо. О том, что было непросто. Особенно когда родилась первая дочь. Ванька боялся, что его опять предадут. Он вообще долго никому не верил. А потом поверил. И в него поверили. Это великое дело – когда в тебя верят.
Сейчас Ванька говорит, читает, пишет, прекрасно рисует. Он ходит в бассейн и играет в хоккей. Как все мальчишки, обожает компьютерные игры. Жаль только, мама много не разрешает. Он учится в специальной школе, и у него много друзей. Но больше всего он любит маму, папу, сестрёнок и свою собаку Берку. Огромного водолаза.
Я смотрела на Ваньку и любовалась. В глазах у него целое небо, в рыжих волосах – солнце, в его смехе – море счастья, а в сердце столько тепла, что хочется стоять рядом и греться.
Я смотрела на него и понимала, что синдром Дауна – это неважно. И нестрашно. Страшно, когда тебя не любят. Без любви нет жизни. Ничего вообще нет. А когда любят, ты сможешь всё! И даже если чего-то не сумеешь, ты все равно сможешь главное – дарить свою любовь!
Ванька-Ванька! Хороший! Смешной! Ты пришёл в этот мир, потому что ты здесь нужен. Таким, какой ты есть. У Бога ошибок не бывает. Теперь ты это точно знаешь! Я вижу.
Источник: Интернет-журнал Православие.фм / 2013-2018
Помнить он этого, конечно, не мог. Но когда видел беременных женщин, до боли сжималось детское его сердечко.
Они ласково клали руки на свои животы, а Ванька смотрел и чувствовал, что не знал этой материнской ласки. Когда там, внутри, ты сначала просто точка. Потом червячок, потом – головастик, потом – пупсик. Но всегда человек, целый мир которого – мама. И как же важна и нужна тебе эта ласковая рука на животе. И нежное: «Сыночек». И песни на ночь. И папино ухо у пупка: как ты там, шевелишься? Ты пнешь его в ответ, а они с мамой смеются. И тебя уже любят и ждут.
Ванька ничего этого и правда не знал. Той любви и ласки. Нет, сначала мама, конечно, обрадовалась – две полоски. И папа обрадовался. Наверное, сказал что-то про наследника. Ну и точка-Ванька там, внутри, тоже, наверное, обрадовался. Он такой маленький, а уже «сын». И всем нужен.
Потом, наверное, приехали бабашка с дедушкой. Заохали радостно, закудахтали. Размечтались о том, что Ванька будет проводить всё лето у них на даче. Они вообще давно Ваньку ждали. Но «молодые» всё жили для себя. Бабушка заставляла маму есть гранаты и творог. А дедушка – мёд. Чтобы он, Ванька, рос в животе здоровым и сильным.
А потом они с мамой пошли на разные обследования. Он, Ванька-головастик, там, внутри, наверное, волновался. Понятное дело, она впервые его увидит. Старался лечь «повыгоднее», показаться во всей красе. «Мамочка, любимая, вот он я. Смотри!…»
– У вашего плода синдром Дауна, – сказала врач. – Прерывать беременность будем?
– Ну да, синдром, – думал, наверное, внутри Ванька.– Ну и что? Как же прерывать? Меня же все так любят и ждут! Сейчас мама ей всё скажет.
– Подумайте, вы молодая, родите ещё. Зачем вам этот крест? – продолжала врач.
– Мамочка, что она такое говорит? – кричал изнутри Ванька. – Ну, ответь ей. Не молчи!
Мама молчала…
– Ты испугалась, я понимаю. Но дома папа тебя успокоит. Я же хороший, умный. У меня есть ножки, которыми я побегу к тебе. Ручки, которыми я так хочу тебя обнять. Я так люблю тебя!
– Конечно, аборт! – сказал дома отец. – Зачем нам инвалид! Да не плачь ты… Там ещё ничего нет.
– Как нет? Как нет?! – кричал Ванька. – Вот же я. Ты же говорил, что я наследник.
Гранат бабушка в тот день съела сама. А Ванька так его хотел.
– Конечно, аборт! – согласилась она с зятем. – Зачем ему мучиться?
– Я не буду мучиться! – кричал Ванька. – Бабушка! А как же дача? Речка? Пирожки? Как же клубника? Ты же обещала, что мы будем есть ее вместе следующим летом?
– Не расстраивайся, дочь, – сказала бабушка маме. – Это ж только эмбрион.
– Я не эмбрион, я – Ваня! Вы же сами меня так назвали!
– Я буду делать аборт, – сказала мама врачу.
– Мамочка… Мамочка…
Как же холодно, страшно, наверное, было тогда ему, Ваньке.
Но аборт мама не сделала. Нельзя было. У неё был отрицательный резус и что-то ещё.
Ванька очень старался хорошо расти там, в животе. Вопреки всему.
– Мамочка, ты не пожалеешь! – шептал он. – Никто не будет тебя любить так, как я.
Бабушка больше не возила гранаты, мама не ела творог. Она его терпеть не могла. Папа не читал ему на ночь Бродского, как в первые дни. И только дед, как и раньше, приносил мёд и говорил:
– Дочь, поешь. Витамины. Ребёнка ведь носишь.
Но скоро дед умер. Сердце. И остался Ванька без мёда.
Но он рос. Вечерами ждал, что мама положит руку на живот и скажет «сыночек». Она не говорила.
– Устала, наверное, – думал Ванька.
И старался не пинаться в животе. Пусть выспится.
Ванька верил, что всё, что было, – это какая-то ошибка. Просто мама испугалась. Она же ничего о нем не знает.
Но он родится, его возьмут на руки и полюбят. Потому что иначе нельзя. Иначе не бывает. Он же их сын. Кровиночка. Как его можно не полюбить? У него же глаза голубые – как у папы. И уши-локаторы – тоже как у него. А волосы рыжие – в маму. Увидит она эти рыжие волосы, расплачется: «Солнышко ты мое». Прижмёт к груди. И они всегда, всегда будут вместе. И будет тепло и хорошо…
– Посмотрите, кто родился! – сказала акушерка.
– Не показывайте мне его, – ответила мама.
– Мы будем отказываться, – бросил папа.
– Но ведь так не бывает, – не верил Ванька.
На руки его взяла какая-то незнакомая тетя в белом халате. Потом он долго лежал в кювезе.
– Мама, мама! – кричал он. – Я здесь. Забери меня! Мне страшно!
– Что ж ты так надрываешься, горемычный, – вздохнула старенькая уборщица. – Чувствует, дети на, что мать бросила. Никто к тебе не подойдёт. Привыкай.
Так Ваньку предали во второй раз.
Он ещё долго, наверное, думал, что это ошибка и мама обязательно придет. Малыши ведь тоже думают. Сердцем.
Он старался не кричать, чтобы никому не мешать. Даже когда болел живот. Он будет у мамы самым воспитанным мальчиком. Она будет им гордиться.
Ванька даже начал улыбаться. Сначала слабо, криво, невыразительно. А потом «во все дёсны». Когда его брали кормить. Так он улыбнётся маме, когда она придет. Наверное, она просто занята.
Он хорошо держал голову, переворачивался, агукал. А потом перестал. Зачем? Ведь тебе все равно никто не отвечает. Ванька понял, что это была не ошибка. И никто к нему не придет. Он не сынок. Он – даун. Инвалид. Бедолага. Горемыка. И никому не нужен. И стараться ему не нужно. Не для кого. Ему не к кому тянуть руки, чтобы обнять. И не к кому бежать.
Ванька лежал и смотрел в потолок. И в его раскосых, голубых, как у отца, глазах была тоска. Страшная, холодная, липкая…
Когда ему было четыре года, его забрали в семью.
Приехали в детский дом муж с женой.
– Я буду твоей мамой, – сказала женщина. – Скажи «мама».
Но он не мог. Он не говорил.
– Ничего, мы тебя научим,– улыбнулась она.
В новом доме он тоже старался вести себя хорошо.
– Вы не пожалеете, – думал он…
Нового папу он видел нечасто. Тот всё время работа л.
Новая мама спрашивала «Как дела?» и «Всё хорошо?» и тоже уезжала на весь день на работу и по каким-то ещё своим делам. А вечером перед сном целовала его лоб. И он был счастлив. Его никто никогда не целовал. Он пытался обнять ее, хватал за волосы – такие красивые и такие ароматные. Не хотел, чтобы она оставляла его одного. А она разжимала его руки, говорила: «Ну-ну!» и уходила. А он сам себя укачивал в кроватке и мечтал, что когда-нибудь новая мама возьмёт его на руки и убаюкает.
На весь день Ванька оставался со строгой няней, которая занималась с ним по каким-то книжкам и картинкам и возила с шофёром по разным занятиям.
Шофёр Ваньке нравился. От него пахло сигаретами – как от поварихи тети Веры в их доме малютки, которая иногда играла с ним. И при встрече он часто гладил его по голове.
Няню Ванька не любил. И картинки ее ему не нравились. Он хотел играть в машинки, а она показывала ему какие-то буквы. Он прятался от неё под кровать, она вытаскивала его и опять показывала. Однажды он взял все эти картинки и кинул в неё. За это няня ударила его по лицу и назвала уродом и неблагодарной свиньей.
– И зачем тебя, дебила, взяли только? – говорила она.
А потом долго объясняла новой маме, что обучить его, Ваньку, чему-то нет никакой возможности.
Если бы он мог говорить, он рассказал бы новой маме, что няня злая. И что она его бьет. А он не дебил, он всё понимает и всему научится. Но сначала он просто хочет, чтобы его обнимали, целовали, любили…
– Ну как же так, надо учиться, – рассеянно сказала мама, глядя в какие-то бумажки.
А потом позвонила папе.
– Дорогой! Ты даже не представляешь! Я беременна!
– Ура! У нас будет малыш! – подумал Ванька. – Я буду его любить, буду с ним играть и научу всему-всему.
– Дорогая! И что нам теперь делать? – спросил вечером папа маму… – Ты же сама видишь. Он так и будет всю жизнь идиотом…
– О ком это они? – думал Ванька.
– Мы столько лет ждали нашего ребёнка, – продолжал папа. – А теперь он родится, будет повторять всё за этим и тоже станет дураком. Я же тебя отговаривал. Ты помнишь?
– Агриппина Ивановна сказала же, что многие берут сирот, а потом беременеют, – ответила мама. – Особенно если больных. Ну и вот…
– Ну вот ты и забеременела, – начал злиться папа. – Но это просто совпадение. Всё. Поиграли в благотворительность, и хватит. Тоже мне, завела себе экзотического питомца. Надо его вернуть обратно. Таким в детдоме лучше.
– Я не питомец, я ребёнок! Я же так стараюсь! И я так хочу братика или сестричку! Не отдавайте меня, пожалуйста, – мычал Ванька.
Он падал на пол, рвал себя за волосы, плакал. Как щенок подползал то к папе, то к маме, скулил и хватал их за ноги.
– Пожалуй, ты прав, – сказала новая мама. – Он ещё и неблагодарный. Мне говорили, что такие дети «солнечные», а это какой-то зверёныш. Он мне все волосы выдрал.
И брезгливо дернула ногой, за которую держался Ванька.
– Я просто не хотел, чтобы ты уходила, – мычал он…
Так его предали в третий раз…
Прошло полгода.
Ванька умирал. Нет, он не болел. Просто ему незачем было жить. Он отбывал в этом мире какую-то странную, ошибочную повинность. Он лежал, ходил, сидел, что-то ел и все время ждал, когда же всё это закончится. А потом и есть перестал. Что-то внутри него нажало кнопку «самоуничтожение». Он не плакал, не смеялся, не страдал, не надеялся. Просто зачем-то ещё был. По какому-то нелепому стечению обстоятельств.
А потом у них в детском доме появилась она. Волонтёр Люба. От неё пахло ландышами. Но тогда Ванька ещё не знал, что так пахнут ландыши. Он и не видел их никогда. Просто почувствовал и запомнил этот запах.
– Ты почему не играешь со всеми? – спросила Люба.
Он молчал.
– Пойдём, – позвала она.
Ванька вырвал руку.
– Я больше не хочу ни к кому идти, – екнуло в маленьком его сердечке. – Я боюсь.
А ночью он плакал. Люба ушла.
Она пришла через неделю. Так же поиграть.
– Давай руку, – сказала она.
– Не давай, она тоже предаст, – шептало что-то внутри.
– Попробуй, ведь так не бывает, чтобы ребёнок был один, – робко стукнуло сердце.
Маленькие пальчики медленно коснулись ее тёплой ладони. А потом крепко сжали.
– Солнышко моё, – ласково сказала Люба.
– Так должна была говорить моя мама, – молча подумал Ванька. – Ты моя мама?
– Я твоя мама, – читал он в ласковых Любиных глазах…
Я познакомилась с ними недавно. В одном из московских монастырей. Увидела смешного рыжего мальчишку лет десяти-одиннадцати с ушами-локаторами и голубыми раскосыми глазами и подошла. Рядом с ним стояли девочки-погодки. И какой-то мужчина.
Они вместе кормили голубей семечками. Те садились к ним на руки, на плечи, на головы… Они смеялись, громко, весело. А больше всех он – рыжий мальчишка. И столько детства, счастья, жизни было в этом смехе, что даже строгие монахи улыбались, глядя на него.
– Ну ладно, ладно, расшумелись, – с улыбкой сказала молодая женщина. – Солнышки мои.
И я почувствовала нежный запах ландышей.
Я не могла так просто уйти. Я спрашивала, Люба рассказывала. О том, что не смогла тогда пройти мимо. О том, что было непросто. Особенно когда родилась первая дочь. Ванька боялся, что его опять предадут. Он вообще долго никому не верил. А потом поверил. И в него поверили. Это великое дело – когда в тебя верят.
Сейчас Ванька говорит, читает, пишет, прекрасно рисует. Он ходит в бассейн и играет в хоккей. Как все мальчишки, обожает компьютерные игры. Жаль только, мама много не разрешает. Он учится в специальной школе, и у него много друзей. Но больше всего он любит маму, папу, сестрёнок и свою собаку Берку. Огромного водолаза.
Я смотрела на Ваньку и любовалась. В глазах у него целое небо, в рыжих волосах – солнце, в его смехе – море счастья, а в сердце столько тепла, что хочется стоять рядом и греться.
Я смотрела на него и понимала, что синдром Дауна – это неважно. И нестрашно. Страшно, когда тебя не любят. Без любви нет жизни. Ничего вообще нет. А когда любят, ты сможешь всё! И даже если чего-то не сумеешь, ты все равно сможешь главное – дарить свою любовь!
Ванька-Ванька! Хороший! Смешной! Ты пришёл в этот мир, потому что ты здесь нужен. Таким, какой ты есть. У Бога ошибок не бывает. Теперь ты это точно знаешь! Я вижу.
Источник: Интернет-журнал Православие.фм / 2013-2018
